Валерий Роньшин - Игра в дурака [сборник рассказов]
— Я и так знаю. Солнце превратится в сверхновую звезду. Та сторона Земли, которая будет обращена к Солнцу, моментально сгорит. Испарения от закипевшего океана заволокут ночное полушарие. А металлические пары, выброшенные из Солнца, и вовсе испарят нашу планету. И останется от неё один лишь пар. — Воробьёв снял крышку с кофейника. — Вот такой…
— Круто! — захохотал Сева — Дед-Мороз.
— Философ, — усмехнулась Зудова.
Зима будет холодной
Однажды осенним дождливым вечером я зашёл к одному старику, вскоре умершему.
— Холодно на улице? — спросил он вместо приветствия.
— Да нет, — ответил я. — Но этот дурацкий ветер…
В самом деле, меня всегда сильно раздражал холодный ветер, постоянно дующий в лицо… Старик рассеянно перебирал снимки, разбросанные по столу. До ухода на пенсию он работал фотографом.
Я тоже взглянул.
На одном из снимков молодая женщина сидела на скамейке в парке. На другом был маленький пустынный дворик, занесённый снегом…
— Меня интересует проблема одиночества, — сказал старик.
Я ничего не ответил. Я подумал, что, пожалуй, не стоило сегодня приходить к старику. Именно на минуты этого визита пришёлся упадок духа. Невесть откуда появилась апатия, сонливость… Вроде ничего явно не болело, однако же, всё было не так.
И в голове, и в груди, и в желудке.
Старик моргал красненькими глазками. Ему, как видно, тоже не хотелось разговаривать. Но о чём–то надо же было говорить. Раз уж мы сидели друг против друга.
— А вы сегодня ходили… — начал я.
— Нет, — тут же ответил он.
— Я же ещё не сказал — куда.
— Я сегодня никуда не ходил. — Старик протяжно зевнул и предложил: — Хотите я вас сфотографирую?
— Зачем?
— В вашем лице есть что–то… — он запнулся, подыскивая нужное слово, — неприятное. Меня привлекают такие лица.
Я не обиделся. Я даже как следует не вник в смысл его слов, продолжая думать… о чём же я думал?..
— Вы совершенно правы, — кивнул я. — Помню, в детстве, один дядечка сказал мне: «Иди паренёк отсюда, мне твоё лицо не нравится».
— А вы что?
— Ничего. Ушёл.
— Дело не в том, что вы физически неприятны, — сказал старик задумчиво. — В вас чувствуется духовная испорченность.
«Это не имеет никакого значения», — хотел ответить я, но почему–то сказал: — Это не играет никакой разницы.
Взяв со стола газету, я углубился в чтение. На глаза попалась любопытная заметочка. В ней говорилось, что где–то под Норильском нефтяной бур во время работы неожиданно провалился в пустоту. Когда бур вытащили, из скважины стали вылетать огромные птицы на перепончатых крыльях и с гадкими мордами. Они пронзительно пищали. Прибывшие на место происшествия учёные опустили в скважину длинный шнур с микрофоном и явственно услышали человеческие стоны… крики… всхлипы…
Плёнку с записью отправили в Москву. Скважину забили пробкой.
«…Неужели Ад находится под территорией нашей страны?» — заканчивалась заметка.
В следующей заметке было написано, что Гоголь очень боялся быть похороненным заживо. Поэтому он пожелал в своём завещании, чтобы его тело предали земле только тогда, когда появятся явные следы разложения.
Что и было сделано…
В 1931‑м году любопытствующие атеисты выкопали гроб Николая Васильевича и вскрыли, чтобы поглядеть, что же осталось от великого русского писателя. А другой русский — советский — писатель по фамилии Лидин, который присутствовал при этом, большими ножницами отрезал от сюртука Гоголя порядочный кусок. Впоследствии он сделал из этого куска переплёт для «Мёртвых душ».
— Вы читали такого писателя — Лидина? — спросил я.
Старик покачал головой.
— Вас что, книги не интересуют?
— Нет.
— А почему?
— Не знаю, — равнодушно пожал он плечами.
Я обратил внимание, что занавеска на окне задёрнута не до конца. Я подошёл и задёрнул. Также я заметил, что дверь в комнату прикрыта не плотно. Я прикрыл. Меня всегда раздражают подобные вещи: незадёрнутые занавески, неплотно закрытые двери…
Я посмотрел на часы: полпятого.
— Пойду, пожалуй, — сказал я.
— Рябины в этом году много, — ответил старик. — Зима будет холодной.
Воротников
У книжного магазина Воротникова окликнул какой–то алкаш.
— Купи дитю книжку задешёво.
Из–под отворота грязного пальто белела обложка «Сказок» Андерсена.
Детей у Воротникова не было. Книгу он купил за пять рублей.
«Хоть бы с директрисой не встретиться», — подумал Воротников, входя в школу.
Навстречу шла директриса.
— Третьеклассник Пряников плюётся из трубки жёваной бумагой, — сообщила она. — Сегодня всю Самохину оплевал. Пускай пишет объяснительную.
Величественно удалялась.
В двух восьмых Воротников объяснил, кто такие Чайковский и Маяковский. В двух десятых — кто такие Бабель и Врубель.
Хотелось спать.
По дороге домой Воротников зашёл в пивной бар. Сел с кружкой за стол. Напротив него сидел хмурый мужик в шляпе. Это был лучший друг Воротникова. Они почти никогда не разговаривали.
— Ну, как оно? — спросил лучший друг.
— Сердце покалывает, — пожаловался Воротников.
— Ешь изюм, — посоветовал лучший друг.
В универсаме Воротников купил пакетик изюма. В метро раскрыл Андерсена. Прочёл: «Каждый бедный поэт мечтает жениться на прекрасной принцессе, но каждая прекрасная принцесса мечтает не о бедном поэте, а о прекрасном принце…»
Дома Воротников застал жену с незнакомым мужчиной.
— А вот и мой Воротников, — сказала жена.
— Кинорежиссер Виноградов, — представился мужчина, не вставая с кресла. — Леонид Палыч.
— Воротников, — сказал Воротников.
— Лёнечка, а ты знаком с Тарантино? — интересовалась жена.
— Пойду мусор вынесу, — сказал Воротников.
У помойки он встретил третьеклассника Пряникова.
— Что ж ты, брат, в Самохину из трубки плюёшь? — спросил у него Воротников.
— А она дура.
— Ну да, — качал головой Воротников. — Она дура, а учится на одни пятерки.
— А мне папа говорит, что можно в школе быть круглым отличником, а в жизни — круглым дураком.
«Прав папа», — подумал Воротников.
— Сергей Сергеич, а вы знаете, как вас в школе прозвали?
Воротников не знал.
— Хорёк… До свидания, Сергей Сергеич.
— Хорёк, — вслух повторил Воротников.
Жена после ухода гостя вспоминала: «А ведь он ухаживал за мной в девятом классе. Сейчас бы жила в Москве, ездила б на кинофестивали…» Обстановка квартиры казалось ей убогой. Жизнь — серой.
Ужинали. Закипал чайник. Из крана капало.
— Когда же придёт этот слесарь, — раздражалась жена.
— Знаешь, как меня в школе прозвали? — старался говорить весело Воротников. — Хорьком.
Весело не получилось.
— Разве я похож на хорька? — кисло улыбался Воротников.
— Не знаю. Я никогда не видела хорьков.
С телеэкрана неслась реклама: «…удобно располагается внутри вашего тела»
«Вот и ещё один день», — думал Воротников.
Он раскрыл тетрадь. Каждый вечер он делал в ней одну и ту же запись.
«ПОШЛИ ВСЕ НА ХУЙ!» — крупно написал Воротников.
Ночью приснилась директриса. Она плевалась из трубки жеваной бумагой.
Шуточка
У Пирожкова была жена — Лизочка. Он её очень любил. Были у него и маленькие дети — Санечка и Анечка. Он их тоже любил, но меньше, чем Лизочку, и на расстоянии. Дети жили у тёщи.
Как–то раз Лизочка и Пирожков сидели у себя дома, уютно устроившись на диване. За окном падал снежок. Лизочка вязала Пирожкову свитер, а Пирожков, макая горячие блинчики в клубничное варенье, пил чай.
— Примерь ещё разок, — просила Лизочка.
— Ну сколько можно, — деланно ворчал Пирожков, с удовольствием примеряя перед зеркалом свитер.
— Тебе будет в нём тепло и удобно, — говорила довольная Лизочка. — Снимай.
Пирожков возвращался к чаю с блинчиками.
— А знаешь, дорогая, — улыбался он, — как только ты закончишь вязать этот свитер — так сразу и умрёшь.
— Виталя, — сказала Лизочка дрогнувшим голосом, — зачем ты это говоришь? Ведь всё, что пожелаешь другому — обязательно сбудется.
— Ну, дорога–а–я, — посмеивался Пирожков. — Я же пошутил.
— Ты пошутил — а мне умирать, — расплакалась Лизочка.
Пирожков, несколько сконфуженный, принялся её успокаивать.
С того дня Лизочка сделалась печальной. Сидит молча в уголке дивана и свитер вяжет. И уже совсем немножко ей оставалось.
Между тем близился Новый год. Город украсился яркой мишурой. Тёща привела Санечку с Анечкой. Пирожков купил пушистую ёлку. Вечером все вместе её наряжали.
